Сборник прозы
|
Б и б л и о т е к а п у т е ш е с т в е н н и к о в "Д и л и ж а н с ъ"
|
Пантелеймон Сергеевич Романов
На Волге
Солнце уже опустилось за высокий берег Волги, и половина широкой водяной
глади была в тени. А дальше, к другому берегу, она розовела и на гладких
изгибах волны отливала темно-красным и лиловым цветом.
Березки на низком левом берегу надули свои тройчатые почки, которые
краснели на закате, четко вырисовываясь в чистом весеннем воздухе.
Было самое начало весны, когда река, еще мутная, плавно катила вниз свои
полные воды, и только у островов и прибрежных каменных кос были видны
перевивавшиеся струи, окрашенные тихими красками заката.
С высокого каменистого берега по извилистой тропинке спускались четыре
человека: три военных и одна женщина, скорее девушка, тоненькая, в коричневом
платьице, похожем на гимназическое, с длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи.
У двух передних были на плечах лопатки, а шедший сзади них военный, с
серебряными офицерскими погонами и желтой кобурой револьвера на боку, держал в
руках сломленную палку, которой беззаботно сбивал по дороге камешки.
Когда стали спускаться с крутого места, он, опираясь на палку, протянул
было галантно девушке руку, чтобы помочь ей. Но она, с мелькнувшей на ее лице
едва заметной болезненной судорогой, отдернула свою руку.
— Вы так ненавидите меня? — спросил, улыбнувшись, ее спутник.
— Нет, — ответила девушка, — это не имеет практического смысла.
— А если бы имело, вы сделали бы все возможное?..
— За меня сделают уже другие. Вы только не дотрагивайтесь до меня. Лучше
дайте палку.
И она, опираясь на палку, ставила ноги в туфлях боком и спускалась,
переставляя все одну ногу вперед.
Ее тонкое нервное личико постоянна менялось в своем выражении. Она то
улыбалась своему испугу при спуске, то поднимала голову и, задержавшись на
секунду, обводила взглядом необъятный горизонт синеющих на том берегу лесов и
песчаных отмелей, на которых уже зажигались боровшиеся с зарей красные и белые
огоньки баканов, отсвечивавшие зигзагообразной черточкой в спокойной воде
широкой реки.
При этом у девушки появлялось странное выражение какой-то ненасытности, с
каким она оглядывала бесконечный простор реки, небо и далекие леса.
Ее руки делали движение сжаться на груди, и на глазах навертывались
слезинки. Но страшным усилием воли она давила в себе эти слезы и до боли
стискивала зубы.
Когда офицер оглядывался на нее, она начинала улыбаться, как улыбается
человек, которому жгут руку, но он не хочет показать своей слабости:
— Меня мучает, — сказала девушка, — что я не написала письма.
— Не все ли равно теперь? — проговорил офицер. — А вот вы оделись очень
легко, сейчас на дворе сыро, пока доедем, продрогнете.
Это был человек лет тридцати, блондин, с острой бородкой.
Его разделяемые ложбинкой плечи, высоко сидящий на тонкой талии кожаный
пояс и сапоги из тонкой мягкой скрипучей кожи делали его фигуру красивой,
легкой и жизнерадостной.
Иногда он снимал свою офицерскую фуражку с кокардой и, оглядывая весенний
простор, проводил рукой по коротким волосам. И этот жест напоминал о теплых
днях весны, когда голова на быстрой ходьбе делается влажной от жаркого пота под
фуражкой и хочется снять фуражку и пройти с непокрытой головой, подставляя
свежему ветру разгоряченный лоб с выдавившимся на нем красным кругом.
Спустились к реке. Солдаты, гремя цепью, отвязали большую широкобокую
лодку, окрашенную в защитный военный цвет.
Офицер закурил толстую желтую папиросу и несколько времени, не бросая,
держал горящую спичку, пламя которой, совсем не колебалось в неподвижном
вечернем воздухе.
— Как тихо... — сказала девушка, задумчиво глядя на спичку.
— Да, дивный вечер.
Солдаты отвязали лодку и подвели ее нос к каменистой косе, на которой
стояли девушка и офицер.
Девушка как-то замялась, когда офицер подал ей руку, чтобы помочь войти в
лодку. У нее на секунду мелькнуло на лице выражение ужаса. Она даже отшатнулась
от офицера, но сейчас же оправилась и без его помощи вошла в лодку, закачав ее
на воде.
Солдаты, спихнув лодку с хрящеватого берега, прыгнули в нее, и она,
глубоко и мягко осев, поплыла боком по течению, уносимая быстрой водой, пока
они, сев на весла, не выправили ее.
Лопатки были положены на нос, где села девушка, и мешали ей. Она старалась
их отодвинуть.
— Они мешают вам, давайте их сюда, — сказал офицер и прибавил, очевидно,
по адресу солдат: - Ну что за неделикатный народ!..
— А где же остальные? — спросила девушка.
— Остальные там, — ответил офицер, показав рукой вперед.
— А это где?
— Вот на том острове, видите — кусты и песок посередине.
— А сколько времени до него ехать.
— Минут двадцать, — сказал офицер, остро и коротко взглянув на девушку.
— Вы говорите, что там и следователь?
— Да, конечно, там...
Девушка, сидевшая на носу лодки лицом к офицеру, который поместился на
передней скамеечке, замолчала и, повернувшись, несколько времени со странным
выражением смотрела на узкую полоску песка с ивняком, чуть видневшуюся вдали.
Потом обвела взглядом широкий разлив реки, чуть тронутый на середине
румянцем заката, взглянула на чистое весеннее небо, остановилась взглядом на
красневшей точке костра на противоположном берегу и сказала:
— Как странно, что это будет всегда...
Она сощурила при этом глаза и крепко закусила губы,
— Что будет всегда?
— А вот это... — она с блеснувшими на секунду в глазах слезинками широко
обвела рукой реку, небо и далекий туманный горизонт лесов.
Оба солдата мерно гребли, направляя лодку вкось против течения, чтобы ее
не сносило.
Один из них был рыжий с белыми ресницами и с руками, покрытыми веснушками
и белыми волосами. У него было широкое мясистое лицо и широкие плечи. Он
чего-то добродушно улыбался, поплевывая на руки, работавшие веслами, досадливо
крякал, когда они срывались с уключин и лодка брала неверное направление.
Видно было, что в нем кипят жизненные силы и здоровье.
Он часто оглядывался на девушку и смотрел на ее шарф, который ему,
очевидно, очень нравился.
Другой, в противоположность первому, был молчалив. Он был худой, черный, и
от переносицы через весь лоб шел шрам, который придавал ему суровый и замкнутый
вид.
— Зачем вы это сделали, вы — такая яростная большевичка? — спросил офицер
у девушки.
— Я не хотела убить: я выстрелила в ногу, чтобы любимый человек мог
убежать.
— А попали в голову?
— Промахнулась.
— Довольно удачный промах, — сказал офицер, пристально посмотрев на
девушку.
— Как это все-таки нехорошо, что я не написала письма, — проговорила
девушка, как бы уклоняясь от разговора.
— Но насколько нам известно, он перебежал фронт и теперь, вероятно,
находится в Москве, — сказал офицер, продолжая пристально и испытующе смотреть
на девушку.
— Это все равно. Письмо нашло бы его.
— Какой теперь в этом смысл!
— Да, это верно, — сказала девушка, опустив голову, как бы задумавшись.
Потом решительно подняла ее и опять с прежним выражением какого-то удивления
обвела взглядом горизонт... — Чувствуете ли вы, как пахнет весенней водой,
какой живой теплый воздух и как просыпается опять с весной жизнь?
— Жизнь... — сказала она, точно по-новому как-то вслушиваясь в это слово,
причем ее сцепленные в пальцах руки сжались так сильно, что хрустнули пальцы в
суставах.
Офицер потянул носом воздух и, доставая портсигар, оглянулся по сторонам.
— Да, апрель месяц, — проговорил он, — земля отходит.
Тонкое и нервное личико девушки было обращено вперед в сторону узкой
песчаной полосы острова, к которой лодка медленно приближалась. Глаза ее горели
каким-то особенным блеском, и она часто и жадно переводила их с одного предмета
на другой, как бы отмечая каждую подробность пробуждающейся жизни.
— Вон майский жук летит, смотрите! — вырвалось у нее. Она показала пальцем
вверх и даже сама засмеялась на неожиданную детскость своего восклицания. — Я в
детстве любила их ловить.
Потом с каким-то странным выражением прибавила:
— Какое же это счастье — ловить майских жуков!
Офицер, держа в углу рта папиросу, улыбнулся и пытливо посмотрел на
девушку.
— А ведь вы, между нами, совсем еще дитя...
— Тут дело не в этом. Когда вы будете в моем положении, тогда вы вспомните
и поймете меня.
— А вы таки думаете, что я когда-нибудь буду в вашем положении?..
— Непременно! — сказала девушка, выпрямившись, и какой-то огонь блеснул на
секунду в ее глазах.
— И когда же это может случиться? — спросил офицер, тонко улыбнувшись
одними губами и как-то вдруг неожиданно хищно прищуриваясь.
— Не больше чем через месяц, если хотите знать!
— Ого!.. Да вы прелюбопытный... зверек, чтобы не сказать больше.
И глаза его уже открыто-нагло посмотрели на девушку, причем он жевал
размочаленный конец мундштука папиросы.
Но это продолжалось одну секунду. Затем, как бы пересиливая себя, он
прибавил:
— Все-таки я отдаю вам должное: в жизнь свою не видел ничего подобного.
Обыкновенно люди мечутся, рвутся... и вообще, нехорошо. Не эс-те-тич-но. А вы —
прелесть.
— Как странно — сказала девушка, — для меня сейчас, при очень определенном
к вам отношении (офицер иронически поклонился), большое значение имеет то, что
вы "отдаете должное" тому, как я держусь. Это помогает держаться, потому что я
на один волосок от того, чтобы начать делать то же, что и те, о которых вы
говорите.
— Но все-таки это у вас напускное, навинченный героизм?
— Нет, — сказала девушка просто, — я сама не пойму. Я бы не поверила, если
бы мне кто-нибудь сказал, что я в таком положении буду так себя держать. Я
как-то не могу себе представить... вот мы сейчас плывем, все обыкновенно, как
тысячу раз бывало в жизни, когда не думала совсем... капли стекают с весел.
Странно подумать, что через час на обратном пути весла будут точно так же
опускаться в воду, лодка причалит к берегу, ее спокойно привяжут... Вот это
почему-то страшно и непонятно.
Она содрогнулась спиной.
— Ну вот и приехали... — сказал офицер, когда лодка мягко и тупо ткнулась
в песок острова, поросшего ивняком.
Он встал, легко выпрыгнул из лодки и подал девушке руку, как подают, когда
приезжают на пикник и какой-нибудь молодой человек, придерживая лодку за нос,
помогает женщинам выходить, подавая им по очереди руку.
Девушка побледнела и на секунду как-то сжалась, потом, обойдя протянутую
руку, решительно выпрыгнула из лодки.
Башмаки ее утонули в сыром песке, и он засыпался в дырочки шнуровки. Она
отряхнула его концом шарфа.
Рыжий солдат с сожалением посмотрел на шарф.
Девушка заметила это, сняла шарф и сказала солдату:
— Возьмите его себе, он мне больше не нужен.
Офицер вдруг с изменившимся лицом вырвал шарф из рук солдата и как-то
неожиданно грубо сказал:
— Не полагается!.. Возьмите его.
Потом, обращаясь к солдатам, прибавил:
— Вы останетесь пока здесь, а мы пройдем туда, поищем остальных.
И при этом значительно посмотрел на них.
— А нам далеко идти? — спросила девушка.
— Минут десять, а пожалуй, и пятнадцать. Запахнитесь шарфом, здесь сыро, —
сказал офицер, — еще схватите бронхит.
Они пошли.
Он застрелил ее в затылок тут же за кустом, не пройдя и двадцати шагов. Он
два раза отводил руку назад, чтобы, идя сзади нее, незаметно вынуть револьвер
из кобуры, но всякий раз отдергивал руку. И только в третий раз, когда девушка
взглянула на вечернее небо и сказала: "Какое же оно в самом деле бесконечное, я
никогда прежде не чувствовала этого", он успел быстро и незаметно поднести
ствол к самому ее затылку с худенькой девичьей шеей.
Выстрела было почти не слышно. Это был резкий сухой звук. Точно пастух на
вечерней заре где-то хлопнул кнутом.
Ее зарыли привезенными лопатами в пропитанный весенней влагой песок вместе
с шарфом, на который рыжий солдат все время смотрел и даже пробовал попросить
его себе. Но начальник только посмотрел на него, и солдат сконфуженно замолчал.
Когда ехали обратно, вечер уже догорал. Весла со стекающими каплями так же
мерно гребли, так же изредка в разных направлениях пролетали над водой майские
жуки.
А вдали на берегу еще краснела точка костра, на который десять минут назад
указывала девушка.
Все было, как всегда.
И только на носу лодки была какая-то странная, непривычная пустота.
Журнал "Красная новь", 1932, No 6
_______________________________________________________________________________